Это страшное слово — «клявзура»

Стоял промозглый февраль одной из первых зим независимости. На горе, при въезде в Малый Березный, высился древний монастырь, в котором ютился интернат для сирот. Мощные каменные стены монастыря, казалось, навсегда пропитались морозом и влагой. В кельях-классах и кельях-спальнях стояли дровяные печи, но это мало что давало.

Дров не было. Аналогично обстояло дело с питанием. Однако главной бедой были болезни. На всех матрацах в спальнях лежали клеенки — дети страдали энурезом. Это подлое заболевание лечится лекарствами и теплом, а здесь не было ни того ни другого. Малыши с недержанием мочи ложились спать в холодных кельях на холодных клеенках. Не было мыла, горячей воды. Не было денег на лекарства, да и самих лекарств в аптеках не было. Воспитатели и нянечки умоляли помочь с вазелином: нужно было смазывать опрелости, иначе те превращались в язвы.

В ожидании директора, который уехал в город что-то доставать, я бродил по холодным, мрачным коридорам интерната. Пока не уткнулся в лакированную дубовую дверь с этим ужасным словом — «Клявзура». «Туда нельзя», — испуганно сказал какой-то малыш.

За дверью оказался рай. Это было мое впечатление, можно себе представить, как воспринимали царившую за дубовой дверью жизнь сироты.

Здесь размещались монахи. Независимая власть возвратила им часть монастыря. Такой же, как и по ту сторону двери, коридор блистал в электрическом сиянии, обволакивал теплом и благоухал запахами забытых блюд из кухни. У братьев-монахов было оборудовано паровое отопление, не очень изможденные молитвами лица излучали сытое довольство и благолепие. Братьев не интересовал земной ад за дубовой дверью, хотя его обитатели еще не успели нагрешить за свою короткую жизнь. Для малышей слово «клявзура» было чем-то страшным. Они боялись отворить дверь в рай, погреться, если не попробовать, то хотя бы вдохнуть запахи настоящей еды.

Настоятель — солидный средних лет человек — начал с жалоб: государство возвратило только часть монастыря, о возвращении земельных угодий и лесов даже не идет речь, заниматься хозяйственной деятельностью практически нет возможности...

Я осторожно упомянул о соседях — обитателях сиротского приюта, которые попрошайничают на базарах Березного, Перечина, Ужгорода. Да, согласился настоятель, детям, конечно, здесь не место, средств на их содержание почти не выделяется, болезни. Директор как-то обращался, а чем мы можем помочь, сами нищенствуем, существуем на подаяния единоверцев из-за границы. Нельзя ли пускать детишек хотя бы погреться? Клявзура, сказал настоятель, так записано в уставе монастыря. Да и насекомые — блохи, вши, это все разносчики болезней. Братья живут скученно, не дай бог эпидемия...

За прошедшее время, наверное, что-то изменилось в жизни сирот. С годами их не стало меньше. Но запретное слово «клявзура» словно заноза засело в голове.

Металлопрокат или, например, семена рапса не имеют национальности. Их можно произвести и с выгодой продать. Потом повторить цикл — земли и руды хватает. Вообще продажного в нашей жизни много, как и покупателей. А вот душу, свидетельствуют источники, можно продать только дьяволу. Тот, кто пошел на такую сделку, может выторговать любые блага, но себя потеряет, от него останется только видимость, оболочка. Так и с целым народом. Его душа, язык, песня глубоко национальны и неповторимы. Лишенный их, народ уже совсем другой, а может, и вообще никакой не народ.

Странно говорить об этом, когда вокруг столько национально озабоченных личностей, многие из которых эту озабоченность сделали своей профессий. Они кипятятся вокруг судьбы украинского языка, ежедневно в течение многих лет перегревают котел общественного сознания, но если присмотреться, все это видимость, драка за кусок хлеба с маслом. Язык-то мы теряем, и с каждым днем больше, если вообще не потеряли.

Телеканалы тратят огромные деньги на тупой дубляж всем понятных славяноязычных фильмов. Но никому не придет в голову перевести на украинский англо-, германо-, или франкоязычное умничанье. Бог с ним, вляпались в рынок, в котором мало что смыслим, так еще и общаемся на каком-то волапюке. Вроде блатных. Те хоть понимают друг друга, а мы только киваем с умным видом: деривативы, волатильность, ну, конечно, все ясно, другое дело фьючерсы со спредами при хорошем бонусе. И в телевизоре — трейдер, в газете — дилер, это чтобы не понимали, чем эти блатные занимаются. А обвиняют «москалей»: русифицируют «рідну мову», подлые, хотя русского в нее за последние годы затесалось не больше, чем китайского.

Чтобы подтянуть свой уровень, я порылся в словарях, интернете. Оказалось, большинство украинского новояза связано с торговлей, перепродажей, спекуляцией. На украинских рынках существует категория торговцев, которые выезжают к утренним электричкам и оптом по дешевке скупают у крестьян их продукцию. Через час они уже торгуют ею на базаре по цене вдвое дороже. В народе без всякого почтения их величают «перекупками».

Гораздо более солидные граждане так же, по дешевке, скупают в селах урожай зерна, чтобы с наваром перепродать его за границей, иные, наоборот, из-за границы тащат сало, напичканное гормонами, египетскую картошку, мясокостный фарш или китайский чеснок, «наваривая» на соотечественниках. Назвать их перекупками или тем более спекулянтами — обидятся, секрет откроется, чем они занимаются. Другое дело «трейдер» — это почти опора державы, вкупе с «дилером».

Не пугайтесь и других заграничных слов. «Спред» — это не только то, что нам продают под видом сливочного масла, это еще разность между ценами покупки и продажи, «волатильность» — изменчивость цен, столь популярный «бонус» — премия, или еще «халява», утверждает Википедия. Абсолютно вся эта заумность имеет всем понятные аналоги, но чего-то не хватает — то ли переводчиков, то ли настоящих радетелей языка.

И распетушились
По немецкому указу:
Так заговорили, что не понял даже немец,
Учитель великий,
Где уж тут понять народу!
А гвалту! А крику!

Это из Тараса Шевченко. Еще один пример из разряда потерь почти безвозвратных.

Яворивские с тягнибоками могут меня распять, но я чувствую глубокую ностальгию и даже тоску по прошлым временам. В небольшом поселке на Харьковщине, где я рос, мы, пацаны, вечерами рассаживались под радиоколоколом возле клуба. Не было вечера, чтобы оттуда не звучала музыка из «Запорожца за Дунаем», «Наталки Полтавки»; мы, деревенщина, с первых тактов узнавали увертюру к опере «Тарас Бульба» Лысенко, любили 21-ю Симфонию Овсянико-Куликовского, народные песни в исполнении корифеев помнили наизусть, по голосу узнавали исполнителей.

Настоящее потрясение я испытал через много лет в Закарпатье. Здесь проходил областной смотр художественной самодеятельности. Театральная площадь была забита участниками: коллективы из Буштина, Рахова, Берегово, ансамбль Машкина, ансамбль фанерно-мебельного комбината (за него играл в футбол юный Йожеф Сабо), всех не перечислишь... Играли, пели, танцевали рабочие, учителя, колхозники, старшеклассники. Их душу и мастерство не с кем сравнить сегодня. На сцене были украинские, венгерские, румынские, словацкие, русские коллективы, восхищение национальным искусством каждого объединяло зрителей... Позже в сочинском парке Ривьера я увидел полнометражный фильм-концерт Закарпатского народного хора. Страшно переживал: как воспримет его элитная курортная публика со всех концов Союза и Европы. Это был фурор, открытие Закарпатья, Украины, невиданных талантов. Я был горд так, будто сам стоял в ряду этого хора.

К чему воспоминания, откуда ностальгия? Сегодня все это пропало. Средоточием культуры и духовности стало телевидение. Жаль, что его не было в библейские времена. По моему убеждению, оно заслуживает испепеления наравне с Содомом и Гоморрой. Делать деньги на растлении, убийстве генетической памяти народа — это больше, чем смертный грех. Наши дети и внуки — сироты при живых родителях, потому что не отец с матерью, не добрая книга или умная учительница — примитивный ящик формирует их мировоззрение, характер, калечит юные души. Специально завозятся самые злобные, тупые ленты, которых не крутит даже американское телевидение. Их задача — взрастить поколение белых дикарей, если не людоедов, то безмозглых пожирателей попкорна и чипсов. А отечественные перекупщики «рубят капусту» на этой гнусности и сопутствующей ей такой же рекламе.

Со взрослыми дела не лучше. Стараниями национал-свидомых Шевченко, Франко, Котляревский, другие украинские классики канонизированы, превращены в иконы. На них ходят креститься по большим праздникам. Иезуиты! Они украли выразителей духа, силы и чаяний народа, подменив их стерильными ликами. Творчество великих, то, за что они были приняты, поняты и любимы народом, спрятано в глубоких коммерческих недрах, сделано все, чтобы отлучить от него людей, вытравить из народной памяти саму его суть. Сколько раз за годы независимости видели мы по телевизору «Назара Стодолю», «Украдене щастя», «Дай серцю волю, заведе в неволю», «Глитай, або ж Павук»? А любимые всеми «Запорожець за Дунаєм», «Наталка Полтавка», пьесы Карпенко-Карого? По всем этим произведениям созданы прекрасные фильмы-спектакли с корифеями украинской сцены в главных ролях. У зрителя сжималось сердце и плакала душа над картинами народной доли, с таким состраданием воплощенными гением наших великанов духа.

В чем же дело? У идеологического руля все годы независимости стояли и, увы, стоят национально озабоченные патриоты — почему же именно при них сгинула с экранов и вымирает в жизни истинно национальная культура? Почему ее подменили низкопробной пошлятиной и отвратительными боевиками? Нынешние трусы и предатели оказались элементарными прислужниками Глытаив и Павукив. Они боятся гневного слова осуждения наших пророков, которое в день сегодняшний звучит так же актуально, как и в прошлом.

Какая разница между судьбами забитого, растоптанного и униженного Миколы Задорожного и такого же, только современного, крестьянина Валерия Олийныка, замученного депутатом вкупе с правоохранительными сатрапами? Микола не выдержал мучительных унижений: «Хто віхоть? Я віхоть?» ...хапає сокиру і втоплює в груди жандармові...» (И. Франко). «Женись не на чорних бровах, не на карих очах, а на хуторах і млинах, так і будеш чоловіком, а не дурнем» (Т. Шевченко). «Пузир — хазяїн, мільйонер» говорит: «Де ж це видно... платити робочому 35 копійок в день... достатньо і 20. Боже мій! Добре хазяйнуємо! Робочі все заберуть, а нам що зостанеться?» «Наділи мужицькі взять! А як мужик зостанеться без землі — роби з ним, що хочеш»; «Я знаю, що він більше всіх краде, та зате і мені велику користь дає» (И. Карпенко-Карый).

О ком речь, какие времена? Да наши, самые настоящие. И женятся умные на хуторах с «млынами», и рабочим платят копейки, и землю у мужика планируют отнять, про воров вообще в самое яблочко: чем больше ворует, тем больше откат, «велика користь од любого друга». Можно ли такое открытое издевательство над Павуками допускать на сцену, на экран? И народную песню нельзя, в ней вольный дух и никакой рабской покорности, уверенность в себе и раздолье юмора.

Исчез, сгинул лукавый юмор нашего народа. День и ночь льются слезы эстрадно свидомых про «лиху долю рідної неньки-України», с намеком опять же на «лихих москалів», укравших наше счастье. И народу беспросветно от этих рыданий. А о том ни гу-гу, что московской власти нет уже двадцать лет, а счастья не прибавилось. Строго бдит купленная стража христопродавцев, чтобы и мысли такой не зародилось в наших головах, стерилизует наши души песнями ни о чем, разговорами не о том, наставлениями не тому.

Могу понять, а могу и посочувствовать нашему гуманитарному руководителю и советнику Анне Герман, которая, по ее словам, выросла на песнях бандеровского подполья. Это кому как повезет. Но почему Анна Николаевна не понимает меня, выросшего на других песнях, про Дорошенко, Гонту и Зализняка, на слова Сосюры и Малышко, на голосах Гмыри и Соловьяненко, на гневных протестных пьесах Шевченко и Франко, на юморе Квитки-Основьяненко, Степана Олийныка и Глазового? Почему, за какие грехи отлучен я от всего этого?

Как-то в прямом эфире Герман обещала пожаловаться президенту на Табачника. Но почему-то не подсказала президенту: Виктор Федорович, плохи дела у нас на телевидении, не звучит народная песня, не идут пьесы наших классиков, нет умных собеседников, духовность народа в упадке. Тина Кароль и «Гринджолы» вкупе с семейством Смита в самом деле малокалорийная духовная пища. Но нет такой подсказки от штатного советника.

...Клявзура — это часть монастыря исключительно для монахов. В интернете есть фото: «Клявзура!» («Посторонним вход воспрещен!») Но с каких пор в родном Отечестве мы стали посторонними? Кто и почему воспретил нам доступ к нашему же духовному наследию и достоянию? С какой стати каждый вечер, сидя у телевизоров, мы должны греться у чужого огня? Неужели яркое пламя духовности, зажженное нашими предками, в чем-то ущербнее, холоднее удушливой иноземной копоти, которой нас заставляют дышать?

Вопросов можно задать хоть сто — есть ли вероятность услышать хотя бы один ответ? Сегодня в «ящике» полно плача и стенаний о засилье цензуры. Уважаемые коллеги, храбрецы из «Стоп, цензуры!», мелковато действуете. Одного из вас напугал неизвестный на улице, вторую — чья-то беседа с привратницей в ее подъезде. Не знаю, может, это в самом деле происки СБУ или Табачника. Но не страшит ли вас то, что творится более нагло и очевидно? Разоблачите, кто ввел запрет на песню наших предков, на слово отцов украинского Духа? Пригвоздите их к доске национального позора. Такой страшной цензуры нет и, пожалуй, не было нигде в мире. И, может, поменяете ваш гордый лозунг на «Стоп, клявзура!»? Если, конечно, у вас нет своих Пузырей, которые вольны такую инициативу запретить.

Закарпатье

О.БОРЖАВА